Из всех работ, посвященных проблеме "человека экономического", одной из наиболее интересных и значимых является книга французского социолога К. Лаваля "Человек экономический. Эссе о происхождении неолиберализма». В ней автор самым подробным образом исследует не только генезис неолиберализма, но и определенный тип культуры мышления, который начал формироваться задолго до появления капитализма. Так, одной из главных мишений для критики является концепция утилитаризма. Одно только изучение "триумфального распространения неолиберализма и форм борьбы с этим заболеванием необходимо, но недостаточно для того, чтобы понять, насколько далеко мы зашли и что нам следует делать... Надо добраться до исторического фундамента утилитаризма как чисто западной концепции индивидуального и коллективного существования. Иными словами, следует задаться вопросом о политических, интеллектуальных, экономических и социальных условиях исторического возникновения экономического субъекта в западном сознании, продолжая уже выработанные социологической и исторической наукой традиции."
Книга К. Лаваля является критическим жизнеописанием меняющихся идей, мышления, а также человеских отношений; в ней прослеживается развитие концептов "личного интереса", "полезности" и "индивидуализма" начиная со Средневековья.
Несмотря на явные симпатии к марксизму, К. Лаваль вряд ли разделяет представления левых теоретиков об экономическом детерминизме, хотя и признает очень большую роль экономических факторов в жизни общества. Французский социолог, вероятно, ближе к системной парадигме. "Человек экономический" зарождается, по мнению К. Лаваля, не в экономике, а изменениях социальных отношений.
"Когда мы говорим о человеке экономическом, можно подумать, что мы указываем только на определенную часть его деятельности, которая характеризуется как «экономическая»: производство, оборот и потребление удовлетворяющих наши потребности товаров и услуг. На самом же деле это новое представление о человеке как о «счетной машине», по меткому выражению Мосса в «Очерке о даре», распространяется куда дальше этой узкой сферы. И началось это с момента появления самого понятия, а позднее динамичное развитие экономической сферы дало этой концепции всю ее силу и блеск. Идея, что индивидуумом управляет личный интерес и что его поведение — это доведенный до максимума расчет, не осталась уделом одной лишь экономики. На самом деле установилась общая экономика человечества, согласно которой все человеческие отношения подчинены личной выгоде.
...
Используемый в этой книге термин человек экономический, конечно, может вызвать недоразумение. Ниже, анализируя первые шаги этого термина, мы увидим, что человек экономический не является субъектом одной только политической экономии и возник не только у экономистов, он не является продуктом и собственностью экономической науки. Скорее следует сказать, что экономика как наука оперлась на это антропологическое основание ради своего собственного развития и использовала это понятие как бесспорный постулат для развития своей настолько специфичной аксиоматики, что постепенно низвела своего экономического человека до уровня «рационального агента», сознательно превращенного в нечто несуществующее. Человек экономический, субъект заинтересованных социальных отношений, является понятием междисциплинарным, универсальным по своим свойствам. Его следует рассматривать и изучать как социальный и исторический факт, как результат нашего культурного развития."
К. Лаваль отмечает, что "тенденция отождествлять общество и рынок, или, иначе говоря, человеческую жизнь и экономическое производство, уже довольно долгое время встречает разные формы сопротивления", но, несмотря на это, нам по-прежнему не хватает работ, в которых содержалась бы достойная критика этой тотальной экономизации общества и человека, а также критика иррационального применения либеральной экономической политики и производственных моделей с их разрушительным воздействием на окружающую среду, социальные отношения и культурную жизнь.
"Нас всех посадили в клетку, а мы думаем, что мы все свободнее и свободнее. Помимо нашей воли мы превращаемся в человека экономического, потому что мы практически живем в воплощенных категориях «экономического человечества», согласно определению Жоржа Батая."
Рыночное общество получает некоторую привлекательность за счет обещаний освободить от традиций и верований, и даже от социальной принадлежности ("социальный лифт"), но одновременно оно "приводит нас к новой субъективной и отныне всеобщей зависимости от абстрактной логики «экономических» ценностей, которой отныне подчиняется вся «среда обитания» человека".
Французский социолог очень точно подмечает серьезные психологические проблемы современности, хотя и не использует психологический и психотерапевтический язык.
Капиталистическое общество "рассматривая индивидуума через призму своей экономической логики, раскалывает этого субъекта надвое. С одной стороны, «homo oeconomicus», то есть человек экономический, является чисто абстрактным субъектом личных преференций, тогда как, с другой, он — просто пригодный к употреблению объект; с одной стороны, он высший хозяин ценностей, с другой — хрупкая «единица стоимости» в огромной социальной бухгалтерии. Эта индивидуальная свобода, весьма специфическая свобода потребления и предпочтений, является родной сестрой экономической зависимости.»
Исследование К. Лаваля может показаться даже излише скурпулезным, в нем очень много всевозможных подробностей и ссылок на работы самых различных европейских мыслителей, которые дают яркую картину происходивших в обществе перемен и тенденций, но эта скурпулезность имеет свой большой смысл. Очень большая проблема заключается в повмесместно происходящей натурализации того, что сконструировано политически: современный субъект считает естественным для себя функционировать именно как человек экономический, следующий своим "личным интересом" и представлениям о "полезности". При этом слишком часто выключается и рефлексия, и способность размышлять о понятиях, не говоря уже о конкретных социально-исторических условиях.
В статье "Неолиберализм и капиталистическая субъективация" К. Лаваль и П. Дардо раскрывают механизму конструирования нового типа субъективности, специфичной для неолиберализма - бухгалтерской субъективности, которая становится возможной благодаря стандартизирующим методам менеджмента. Происходит кодификация всякой трудой деятельности (да и, наверное, любой деятельности), а цели, результаты и поощрение - все переводится на язык цифр.
Концепт "личного интереса" является ни чем иным, как рычагом управления - субъекту передается бухгалтерская логика, которую он некритично интериоризирует. Тотальность этой логики и атмосфера неизбежной жесткой конкуренции обрекает бухгалтерскую субъективность на самоистощение.
Главным направлением критики неолиберализма к. Лаваль видит в лакановской концепции желания, "понимаемое как сущность человека". Политическая экономия пытается свести желание к прирученному и просчитанному социально приемлемому личному интересу. Иными словами, все сводится к социальному контролю и манипуляции, а человеческое желание уродуется и канализируется в потребительскую гонку, сводится "к несчастному наслаждению материальными благами потребления", в то время как "сама сущность желания заключается в преодолении ограничений нашего «я» и индивидуального самоуправления расчета."
Но какие еще могут быть направления для критики?
К. Лаваль отмечал, что построение нового западного субъекта – дело давнее и сложное, постоянно встречавшее сопротивление. Вот на сложностях процесса "приучения" к неолиберализму, понимаемому как пооцесс коммуникации, и хотелось бы остановился.
Попробуем рассмотреть концепцию человека экономического с точки зрения коммуникационного подхода.
Проблема состояла и состоит не только в навязывании концепции человека экономического (специфичской формы субъективности), не только в попытках свести все многообразие человеческих отношений и всю сложность человеческой психологии к экономическим схемам.
Проблема еще и в том, что человек попадал в ловушку взаимоисключающих (и, порой, внутренне противоречивых) коммуникационных посланий. Несмотря на "триумфальное распространение неолиберализма", нельзя не учитывать внутреннюю сложность и противоречивость любой культуры, особенно если мы понимаем ее как человеческую коммуникацию. Вряд ли все исчерпывается лишь одним предписанием - "стань человеком экономическим". Помимо этого требования, от человека ожидается, что он будет, например, и "гуманным", "духовным" и т.д. От человека ожидается и экономическая эффективность, требующая расчета и примата личного интереса, а также эгоизма, но одновременно и способность к "человеческим отношениям", бескорыстной дружбе, любви, альтруизму. Какую бы стратегию не выбрал человек, он всегда может проиграть - остаться честным и бескорыстным, но экономически неэффективным, или - стать экономически успешным, но разрушающим вокруг себя человеческие отношения, но и выйти из этой дилеммы он тоже не может.
Противоречивых и взаимосключающий предписаний в обществе действительно много.
Приведем еще несколько примеров.
Соблюдать закон и быть "успешным" в условиях, когда законным способом стать успешным почти или совсем невозможно (об этом же говорит и теория социального напряжения Р. Мертона). Получается, ято и соблюдать закон - плохо, и быть успешным - тоже плохо.
Быть свободным и активным, но при этом управляемым и послушным.
На подобные противоречия и проблемы обращали вниманик еще Карен Хорни, Ролло Мэй, Э. Фромм, К. Касториадис.
Индивид, находящийся перед лицом "анонимного общества", перед господствующим капиталистическим дискурсом, перед классами или группами, присвоившими себе символический капитал (в терминологии Бурдье), оказывается в ситуации, когда система ценностей может быть каждый раз и для каждой ситуации изменена, когда одни и те же его действия могут быть оценены совершенно по-разному, когда фигура и фон меняются произвольно, а он неимеет возможности не выйти из игры, не обсудить ее правила, ни тем более их изменить.
Иными словами, эта ситуация имеет немало общего с бейтсоновским даблбайндом. Очень многие социальные и политические процессы могли бы быть поняты гораздо лучше, если для их анализа использовать теорию патогенной коммуникации.
В данном случе мы можем увидеть почти беспредельное и неотрефлексированное преобладание командного аспекта коммуникации. В послании "ты - человек экономический, ориентированный прежде всего на удовлетворение своего личного интереса" информационная составляющая не самая главная. Главное здесь - командный аспект коммуникации, мы имеем дело с предписанием. Командная сторона коммуникации - это метакоммуникация, говорящая об определенной организации отношений, о том, что власть в этих отношениях уже распределена, а соответствующие коммуникационные паттерны поддерживают и воспроизводят иерархию (под властью имеется ввиду именно система отношений).
Таким образом, дело здесь, возможно, не в какой-то особой привлекательности мифа о человеке экономическом, а в самой коммуникационной схеме (паттерне). В определенном типе человеческой коммуникации и отношений, которые позволяют "убеждать" человека в чем угодно. Ранее люди верили в Бога, которого никто не видел, теперь верят в "личный интерес".
Выходы из этой ситуации могла бы способствовать депатологизации коммуникации, которая предполагала бы возможность свободно обсуждать не только и даже столько теоретические аспекты, того, что такое человек, но и характер существующих отношений.
При этом хотелось бы отметить, что сложные проблемы могут иметь только сложные решения, поэтому думать, что все можно решить, нпример, лишь оздоровлением человеческой коммуникации, не затрагивая политических, социальных и экономических проблем, было бы настоящей системной ошибкой.
Логика "человека экономического" и системная парадигма
Системная парадигма предполагает понимание социума как целого, как сложноорганизованной системы, в которой все элементы взаимодействуют друг с другом и зависят друг от друга. Общество можно рассматривать также как кибернетическую систему.
Г. Бейтсон считал, что жизнь зависит сложных петель взаимообусловливания («мир, в котором мы живем, - это мир петлевых структур»), в то время как человеческое сознание, в силу своих особенностей, видит только дуги таких петель. Ограниченность (длина) этих дуг определяется нашим «рациональным» целеполаганием.
Сознание, действующее по принципу ad hoc («специально для»; меры, служащие для решения неотложных проблем, без учета более широких обстоятельств) и стремящееся рассекать целое на отдельные и якобы изолированные части ради решения каких-либо узких задач, неизбежно будет разрушать жизнь и вовлекать человека в разные виды глупости. В медицина, особенно современной, можно найти много примеров бесперспективности попыток вылечить какой-либо отдельный симптом или болезнь, исследуя лишь короткий каузальный ряд, на который осуществлялось медикаментозное воздействие. Сейчас становится все более очевидным то, что очень многие заболевания имеют системный аспект.
Важно также понимать, что сознательность всегда частично и выборочна. Содержание сознания сравнимо с надводной частью айсберга. Причем, если говорить о сфере бессознательного, то она содержит не только нечто болезненное и вытесненное (что изучает психоанализ). Многие типы знания просто удобно, хотя бы из соображений экономии, оставить на бессознательном уровне. Наше мышление отчасти автоматическое и самые разные рутинные когнитивные процессы протекают автоматически, интуитивно и неосознанно. Например, социальные психологи описывают схемы (шаблоны сознания) интуитивно руководят нашим восприятием и интерпретацией нашего опыта, стереотипные эмоциональные реакции и пр. Очевидно, что ни для какой системы не существует реального способа обладать тотальной сознательностью. Таким образом, бессознательный уровень психических процессов необходим, но у этого есть обратная сторона – огромная часть наших психических процессов становится малодоступной или даже недоступной. Нам бывает очень непросто исследовать матрицу, из которой возникают сознательные выводы.
Разум, по Грегори Бейтсону, в своей тотальности есть интегрированная сеть. И если содержание сознания являются только выборкой различных частей этой сети, то «тогда представления сознания о целостности собственной картины сети неизбежно являются чудовищным отрицанием интеграции этого целого. Если мы вырезаем сознание, тогда то, что появляется над поверхностью, - это дуги цепей вместо либо полных цепей, либо более полной сети цепей».
Выборочность и частичность сознания должна компенсироваться искусством, философией, сновидениями и т.п.; необходимо стремиться понять сложную природу нашего «закольцованного» мира и системную природу разума. В противном случае узкое рациональное целеполагание легко может становиться патогенным и разрушительным.
«Сознание, не имеющее поддержки, всегда должно тяготеть к ненависти, и не только потому, что уничтожить "того парня" - весьма здравая мысль, но и по более глубоким причинам. Видя только дуги петель, индивидуум постоянно удивляется и неизбежно озлобляется, когда его тупоумные деяния возвращаются к нему как бедствия.
Если вы используете ДДТ для уничтожения насекомых, вы можете настолько преуспеть в уменьшении популяции насекомых, что начнут вымирать насекомоядные. Тогда вам потребуется еще больше ДДТ, чтобы уничтожать тех насекомых, которых больше не съедают птицы. Скорее всего, вы убьете птиц сразу, как только они съедят отравленных насекомых. Если ДДТ убьет и собак, то вам потребуется больше полиции для сдерживания грабителей. Грабители станут хитрее и начнут лучше вооружаться... И так далее» (Грегори Бейтсон).
Но насколько часто системное мышление присутствует в реальности, в различных сферах нашей жизни – от семейных и межличностных отношений, до экономики и политики?
Мышление по принципу ad hoc (антисистемное мышление) игнорирует сложную структуру системы и закономерности ее функционирования. И социально-экономическая сфера, к сожалению, содержит катастрофически много подобных примеров.
Абсурдность асистемной логики легче всего показать на крайних, даже анекдотичных примерах:
"Как помочь малоимущим? Давайте введём налог на бедность. Быть бедным станет невыгодно, и все быстро разбогатеют!".
При асистемном мышлении общество не воспринимается как целое. Общества разделяется на изолированные части, процессы, протекающие в нем, рассекаются на части ради «удобства» анализа. Возникающие проблемы понимаются также как изолированные явления (не системные), а ответственность за них переносится на какую-либо из частей общества. Соответственно выбираются меры воздействия на проблему. При этом системный характер проблем не учитывается, а значит результата достичь не удается.
Экономика также представляется отдельной и самодостаточной сферой. Внешне она выглядит очень рациональной. Вообще, нужно заметить, что в истории человечества первым социальным строем, идеология которого требует рациональности, стал капитализм (ранее общества опирались на мифологические, религиозные и традиционалистские основания). С самого раннего этапа формирования капиталистических отношений стал развиваться и укрепляться концепт о «личном интересе» как главной движущей силы общества и человека, а также концепты «индивидуализма», «пользы», «человека экономического», представление о человека как счетной машине и т.д.
Логика экономических (рыночных) отношений стала распространяться на все остальные сферы жизни, включая человеческие отношения и психику. С другой стороны, сама сфера экономических отношений «очищалась» как от каких-либо моральных норм, так и от религиозных, превращаясь в некий саморегулирующийся и самодостаточный механизм. Необходимо заметить, что эти тенденции подвергались критике со стороны ряда мыслителей еще в эпоху Средневековья, отмечавших и тавтологичность обоснований новой идеологии, и прочие логические ошибки, но они не могли препятствовать этому историческому процессу.
К. Лаваль в своем исследовании подробно показал как формировалась новая идеология.
Общество в новой картине мира предстало как набор изолированных атомов-индивидов, наделенных «личным интересом», который сводился преимущественно к материальной (экономической) выгоде. Личный интерес одновременно является и индивидуальным мотивом к действию, властным механизмом управления («Оставленная индивидууму свобода просчитывать свой собственный интерес является фундаментальным экономическим и социальным принципом на протяжении многих веков, становясь тем самым политическим принципом власти над индивидуумом). Каждый должен просчитывать свой личный интерес и находить точки соприкосновения интересами других.
Личный интерес превратился во всеобъясняющий принцип, в самореферентную концепцию – в любых заявлениях об отсутствии в каких-то вопросах личного интереса, в каждом отказе искать личную выгоду, сторонники новой идеологии усматривали все тот же «скрытый» личный интерес. Надо также заметить, что основные понятия, такие как рациональность, целеполагание, личный интерес, индивид, выгода, польза, количественные показатели полезности – избегали серьезного анализа вплоть до появления других парадигм. Марксизм, теория систем, экологический подход, структурализм и постструктурализм позволили критически проанализировать концепцию человека экономического.
При самом ближайшем рассмотрении, понятие личного интереса создает основание для предпосылки «меня интересую я сам, мои интересы, моя корпорация, моя социальная группа, мой класс», что делает совершенно необязательным понимание «закольцованности» нашего мира. Да, в теории говориться о необходимости учитывать интересы других, но практике часто бывает по-разному. В самой основании концепции личного интереса лежит представление (фантазия?) о том, что весь окружающий мир должен служить его удовлетворению (К. Лаваль). Помимо того, что экономическая мотивация всеми правдами и неправдами пыталась подменить собой все другие мотивы, другой серьезной проблемой является то, что сияние Личного Интереса затмевает вопрос о взаимоотношениях (один из главных аспектов системной парадигмы - это переход от объектов к отношениям).
Одним из критериев рациональности является соответствие действия цели, но часто забывается вопрос о рациональности самой цели, как и генезис всех целей и интересов, уже не говоря о последствиях (в силу закольцованности мира). Такие «рациональные» цели, как «благополучие», «развитие» и т.п., оказываются тождественными оптимизации экономических процессов и достижению экономического максимума. В настоящих условиях «рациональность прямо или косвенно сводится к «экономической» рациональности, последняя же определяется как чисто количественный способ установления максимизации/минимизации – максимизации «продукта» при минимизации «затрат». Что же до решения о том, каким должен быть «продукт» и как таковой надлежит оценивать, его, очевидно, должен принимать правящий режим одновременно с решением вопроса о выборе «средств» и об их количественной стороне» (К. Касториадис).
Системное мышление предполагает смещение от частей к целому, от объектов к взаимоотношениям, от содержания к паттернам. Применительно к человеческому сообществу системная парадигма предполагает глубокое понимание всей сложности и множественности взаимоотношений между своими членами. Заботиться о сообществе — значит заботиться об этих взаимоотношениях.
«Раньше мы считали единицами выживания иерархию таксономических единиц: индивидуум, семейная линия, подвид, вид и т.д. Теперь мы видим другую иерархию единиц: ген-в-организме, организм-в-среде, экосистема и т.д. Экология в самом широком смысле изучает взаимодействие и выживание идей и программ (т.е. различий, комплексов различий и т.д.) в контурах.
Начиная с эпистемологической ошибки выбора неправильной единицы, вы заканчиваете тезисом: "Человек против природы". Фактически вы заканчиваете отравленной бухтой Канеохе, озером Эри, превращенным в скользкую зеленую жижу, и призывом "Сделаем атомную бомбу побольше и перебьем соседей!" Существует экология дурных идей, как есть экология сорняков. Характеристика системности такова, что базовая ошибка воспроизводит себя. Она, как паразит, прорастает сквозь ткани жизни своими корнями и все приводит в хаос. Когда вы сужаете свою эпистемологию и действуете на основании предпосылки "меня интересую я сам, моя организация и мой вид", вы обрубаете рассмотрение других петель петлевой структуры. Вы решаете, что хотите избавиться от отходов человеческой жизнедеятельности и озеро Эри будет для этого подходящим местом. Вы забываете, что экоментальная система, называемая озеро Эри, - это часть вашей более широкой экоментальной системы, и если озеро Эри свести с ума, то его сумасшествие инкорпорируется в большую систему вашего мышления и опыта». Грегори Бейтсон.
Таким образом, концепт "человека экономического", движимого своим личным интересом, является совершенно несистемным. Или даже антисистемным.
Корнелиус Касториадис также был одним из ярких критиков экономической науки, раскрывающих ее крайнюю идеологизированность и фиктивность.
Ложной является уже сама идея отдельности сферы экономики от других сфер, делающая возможной обращение с данной сферой как с самостоятельной. "На деле же экономический аспект, как и все вообще аспекты жиз- ни социума, не является ни чем-то отдельным, ни чем-то неразли- чимо слитым с прочими – ясно, что само представление о сферах, аспектах используется в чисто метафорическом смысле." Если же попытаться все-таки выделить экономическую сферу, а ее агентов помыслить как независимые сущности, то очень быстро станет понятно, что выделить чисто "экономическую" сторону (мотив) просто невозможно, так как любая деятельность в этой сфере постоянно самыми многообразными способами перекрещивается с другими индивидами, условиями, факторами. Приписывание деятельности какой-либо фирмы определенного экономического результата носит чисто условный, произвольный характер.
что касается постулата о "экономическом человеке", ведущего себя "как компьютер, ежеминутно максимизирующий/минимизирующий результаты собственных действий" и полностю просчитываемого, то, по мнению Касториадиса, "этой картиной легко рассмешить любого, достаточно только с предельной ясностью пред- ставить себе последствия подобной фикции: например, что такой человек каждое утро, перед тем как встать с постели, бессозна- тельно перебирает в уме миллиарды возможностей, дабы сделать предстоящий день максимально приятным и минимально неприятным; он сравнивает различные комбинации, так что, спуская ноги с кровати, он уже готов к действию; мало того, он готов пересмотреть результаты сделанных выводов в свете новой поступающей информации. Подобно тому, как тот общий взгляд на капиталистическую систему, которого придерживаются его апологеты, видимо, ничего не знает о ее истории, этнологии и социологии, данный постулат также желает игнорировать психологический, психоаналитический и социологический аспект функционирования групп и организаций. Никто не ограничивает свою деятельность непрестанной максимизацией «пользы», прибылей или минимизацией «вреда», затрат, и никто не захочет так жить. Ни один потребитель не знает и не может знать всей механики рынка, всех достоинств и недостатков товаров. Никто не руководствуется исключительно соображениями пользы или личной «оптимальности по Парето». Каждому приходится делать свой выбор в конкретной наличной среде; на всех влияет реклама и общественное мнение; вкусы каждого отражают массу социальных влияний, с экономической точки зрения более или менее случайных. Это в равной мере касается и решений, принимаемых организациями. Мало того, что управля- ющая бизнесом бюрократия располагает неполной информацией о предмете и по большей части руководствуется ложными критериями; сами ее решения не являются выводами, основанными на «рациональной» процедуре; она принимает их в соответствии с исходом борьбы клик и кланов, каждый из которых ведом рядом мотиваций, помимо максимизации ее прибылей – мотива, часто не являющегося самым важным."
Временный триумф мифа о "человеке экономического" является результатом победы капиталистического воображаемого.
Свою линию критики Касториадис строил на основе разработанной им же концепции воображаемых установлений. Строительство обществом своего собственного мира – это, по сути, создание социальных воображаемых означиваний, которые организуют природный мир и устанавливают способы социального производства индивидуумов.
Общества, по Касториадису, могут быть гетеронымными и автономными. Автономное обществ - это пока лишь проект, все существовавшие и существующие общества по большей части гетерономны. Каждое общество создает свои "воображаемые образования" (установления) - институты, законы, традиции, верования, но только автономное обществопозволяет своим членам осознавать сам факт создания воображаемого. Гетерономия является прямым следствием сокрытия устанавливающего социального воображаемого за установленной формой общества, когда общество не узнает в «воображенных» институтах свои собственные продукты, практически воспринимает их как некую прочную реальность и приписывает их каким-то "авторитетам" - Богу, Традиции, Предкам, Историческим законам и т.п.
Касториадис противопоставляет капиталистическое воображаемое и творческое воображаемое.
Капиталистическому воображаемому он приписывает повторение пыстых форм и мертвых схем прошлого, конформизм, апатию и псевдогосподство псевдорационального.
Одержимость современного общества идеей рациональности, которой пронизан и концепт человека экономического, обнаруживает, как это ни парадоксально, высокую степннь подчиненности воображаемому.
"Псевдорациональность современного мира — одна из исторических форм воображаемого. Она произвольна в своих конечных целях, поскольку последние не основываются на разумных основаниях. Ее произвольность становится очевидной, когда она полагает саму себя в качестве цели, стремясь лишь к пустой и «формальной» рационализации. В данных аспектах своего существования современный мир является жертвой систематического бреда."
Экономика является одновременно и выражением рациональности капитализма, но в тоже время она "самым шокирующим образом изобличает (и прежде всего потому, что претендует на абсолютную и исчерпывающую рациональность) господство воображения на всех ее уровнях."
"Так называемая рациональная организация обнаруживает все характеристики систематического бреда, о чем знают и говорят уже долгое время, но никто не принимал этого всерьез, кроме таких «несерьезных» людей, как поэты и романисты. Подмена рабочего, служащего, всех используемых на производстве кадров совокупностью произвольно выбранных отдельных черт в зависимости от произвольно возникшей системы целей и по отношению к столь же произвольной псевдоконцептуализации, а также соответствующее манипулирование ими на практике отражают господство воображаемого, которое — какой бы ни была его «эффективность» в системе — ничем не отличается от вообра- жаемого в самых «чуждых» современности по своей природе архаичных обществах. Уподобление человека вещи или чисто механической системе не в меньшей, а в большей степени принадлежит сфере воображаемого, чем желание видеть в нем сову, поскольку реальное сходство человека с совой несравненно большее, чем его сходство с машиной. Ни одно из примитивных обществ никогда не заходило так далеко в применении последствий уподобления человека другой вещи, как это случилось в современной индустрии с ее приверженностью метафоре человека-автомата. Примитивные общества всегда сохраняли определенную амбивалентность в этих уподоблениях, но современное общество принимает их в своей практике самым дикарским образом, принимает в буквальном смысле. Нет никакой существенной разницы — в том, что касается типа ментальных операций и даже глубинных психических установок, — с одной стороны, между инженером-тейлористом или промышленным психологом, отделяющими одно действие от другого, измеряющими их коэффициенты, разлагающими личность на ее составляющие, от начала и до конца вымышленные, «факторы» и вновь собирающими ее во вторичный объект; и, с другой, фетишистом, возбуждающимся при виде ботинка на высоком каблуке или требующим от женщины, чтобы она изображала люстру. В обоих случаях мы видим в действии один и тот же тип воображения, отождествляющего субъект и объект. Разница заключается только в том, что фетишист живет в своем частном мирке, и воздействие фантомов его сознания не идет дальше партнера, готового им подчиняться."
Касториадис также высказывался о необходимости создании «экономического психоанализа», который вскрывал бы тщательно охраняемый и мистифицируемый социально-экономический порядок, основанный на эксплуатации, иллюзиях и обмане. Но в своем проекте по преобразованию общества Касториадис отводил психоанализу очень скромную роль, так как не психоанализ поможет нам избавиться от власти денег, классовых проблем, экономической зависимости и непомерной власти государства. Психоанализ, разумеется, не может превращать невротиков в революционеров, но он может помочь им преодолеть торможения, сделать их более мысля-щими, более активными».
Homo economicus, так, как он понимается в ортодоксальной экономике (в явном или неявном виде) есть некий антропологический монстр. Этот практик с головой теоретика воплощает образцовую форму scholastic fallacy, интеллектуалистскую или интеллектоцентристскую ошибку, очень распространенную в социальных науках (особенно в лингвистике и антропологии), в силу которой ученый помещает в голову изучаемого агента (менеджера или хозяйства, предпринимателя или предприятия) теоретические доводы и конструкции, которые он должен был разработать для понимания его практик.
Книга К. Лаваля является критическим жизнеописанием меняющихся идей, мышления, а также человеских отношений; в ней прослеживается развитие концептов "личного интереса", "полезности" и "индивидуализма" начиная со Средневековья.
Несмотря на явные симпатии к марксизму, К. Лаваль вряд ли разделяет представления левых теоретиков об экономическом детерминизме, хотя и признает очень большую роль экономических факторов в жизни общества. Французский социолог, вероятно, ближе к системной парадигме. "Человек экономический" зарождается, по мнению К. Лаваля, не в экономике, а изменениях социальных отношений.
"Когда мы говорим о человеке экономическом, можно подумать, что мы указываем только на определенную часть его деятельности, которая характеризуется как «экономическая»: производство, оборот и потребление удовлетворяющих наши потребности товаров и услуг. На самом же деле это новое представление о человеке как о «счетной машине», по меткому выражению Мосса в «Очерке о даре», распространяется куда дальше этой узкой сферы. И началось это с момента появления самого понятия, а позднее динамичное развитие экономической сферы дало этой концепции всю ее силу и блеск. Идея, что индивидуумом управляет личный интерес и что его поведение — это доведенный до максимума расчет, не осталась уделом одной лишь экономики. На самом деле установилась общая экономика человечества, согласно которой все человеческие отношения подчинены личной выгоде.
...
Используемый в этой книге термин человек экономический, конечно, может вызвать недоразумение. Ниже, анализируя первые шаги этого термина, мы увидим, что человек экономический не является субъектом одной только политической экономии и возник не только у экономистов, он не является продуктом и собственностью экономической науки. Скорее следует сказать, что экономика как наука оперлась на это антропологическое основание ради своего собственного развития и использовала это понятие как бесспорный постулат для развития своей настолько специфичной аксиоматики, что постепенно низвела своего экономического человека до уровня «рационального агента», сознательно превращенного в нечто несуществующее. Человек экономический, субъект заинтересованных социальных отношений, является понятием междисциплинарным, универсальным по своим свойствам. Его следует рассматривать и изучать как социальный и исторический факт, как результат нашего культурного развития."
К. Лаваль отмечает, что "тенденция отождествлять общество и рынок, или, иначе говоря, человеческую жизнь и экономическое производство, уже довольно долгое время встречает разные формы сопротивления", но, несмотря на это, нам по-прежнему не хватает работ, в которых содержалась бы достойная критика этой тотальной экономизации общества и человека, а также критика иррационального применения либеральной экономической политики и производственных моделей с их разрушительным воздействием на окружающую среду, социальные отношения и культурную жизнь.
"Нас всех посадили в клетку, а мы думаем, что мы все свободнее и свободнее. Помимо нашей воли мы превращаемся в человека экономического, потому что мы практически живем в воплощенных категориях «экономического человечества», согласно определению Жоржа Батая."
Рыночное общество получает некоторую привлекательность за счет обещаний освободить от традиций и верований, и даже от социальной принадлежности ("социальный лифт"), но одновременно оно "приводит нас к новой субъективной и отныне всеобщей зависимости от абстрактной логики «экономических» ценностей, которой отныне подчиняется вся «среда обитания» человека".
Французский социолог очень точно подмечает серьезные психологические проблемы современности, хотя и не использует психологический и психотерапевтический язык.
Капиталистическое общество "рассматривая индивидуума через призму своей экономической логики, раскалывает этого субъекта надвое. С одной стороны, «homo oeconomicus», то есть человек экономический, является чисто абстрактным субъектом личных преференций, тогда как, с другой, он — просто пригодный к употреблению объект; с одной стороны, он высший хозяин ценностей, с другой — хрупкая «единица стоимости» в огромной социальной бухгалтерии. Эта индивидуальная свобода, весьма специфическая свобода потребления и предпочтений, является родной сестрой экономической зависимости.»
Исследование К. Лаваля может показаться даже излише скурпулезным, в нем очень много всевозможных подробностей и ссылок на работы самых различных европейских мыслителей, которые дают яркую картину происходивших в обществе перемен и тенденций, но эта скурпулезность имеет свой большой смысл. Очень большая проблема заключается в повмесместно происходящей натурализации того, что сконструировано политически: современный субъект считает естественным для себя функционировать именно как человек экономический, следующий своим "личным интересом" и представлениям о "полезности". При этом слишком часто выключается и рефлексия, и способность размышлять о понятиях, не говоря уже о конкретных социально-исторических условиях.
В статье "Неолиберализм и капиталистическая субъективация" К. Лаваль и П. Дардо раскрывают механизму конструирования нового типа субъективности, специфичной для неолиберализма - бухгалтерской субъективности, которая становится возможной благодаря стандартизирующим методам менеджмента. Происходит кодификация всякой трудой деятельности (да и, наверное, любой деятельности), а цели, результаты и поощрение - все переводится на язык цифр.
Концепт "личного интереса" является ни чем иным, как рычагом управления - субъекту передается бухгалтерская логика, которую он некритично интериоризирует. Тотальность этой логики и атмосфера неизбежной жесткой конкуренции обрекает бухгалтерскую субъективность на самоистощение.
Главным направлением критики неолиберализма к. Лаваль видит в лакановской концепции желания, "понимаемое как сущность человека". Политическая экономия пытается свести желание к прирученному и просчитанному социально приемлемому личному интересу. Иными словами, все сводится к социальному контролю и манипуляции, а человеческое желание уродуется и канализируется в потребительскую гонку, сводится "к несчастному наслаждению материальными благами потребления", в то время как "сама сущность желания заключается в преодолении ограничений нашего «я» и индивидуального самоуправления расчета."
Но какие еще могут быть направления для критики?
К. Лаваль отмечал, что построение нового западного субъекта – дело давнее и сложное, постоянно встречавшее сопротивление. Вот на сложностях процесса "приучения" к неолиберализму, понимаемому как пооцесс коммуникации, и хотелось бы остановился.
Попробуем рассмотреть концепцию человека экономического с точки зрения коммуникационного подхода.
Проблема состояла и состоит не только в навязывании концепции человека экономического (специфичской формы субъективности), не только в попытках свести все многообразие человеческих отношений и всю сложность человеческой психологии к экономическим схемам.
Проблема еще и в том, что человек попадал в ловушку взаимоисключающих (и, порой, внутренне противоречивых) коммуникационных посланий. Несмотря на "триумфальное распространение неолиберализма", нельзя не учитывать внутреннюю сложность и противоречивость любой культуры, особенно если мы понимаем ее как человеческую коммуникацию. Вряд ли все исчерпывается лишь одним предписанием - "стань человеком экономическим". Помимо этого требования, от человека ожидается, что он будет, например, и "гуманным", "духовным" и т.д. От человека ожидается и экономическая эффективность, требующая расчета и примата личного интереса, а также эгоизма, но одновременно и способность к "человеческим отношениям", бескорыстной дружбе, любви, альтруизму. Какую бы стратегию не выбрал человек, он всегда может проиграть - остаться честным и бескорыстным, но экономически неэффективным, или - стать экономически успешным, но разрушающим вокруг себя человеческие отношения, но и выйти из этой дилеммы он тоже не может.
Противоречивых и взаимосключающий предписаний в обществе действительно много.
Приведем еще несколько примеров.
Соблюдать закон и быть "успешным" в условиях, когда законным способом стать успешным почти или совсем невозможно (об этом же говорит и теория социального напряжения Р. Мертона). Получается, ято и соблюдать закон - плохо, и быть успешным - тоже плохо.
Быть свободным и активным, но при этом управляемым и послушным.
На подобные противоречия и проблемы обращали вниманик еще Карен Хорни, Ролло Мэй, Э. Фромм, К. Касториадис.
Индивид, находящийся перед лицом "анонимного общества", перед господствующим капиталистическим дискурсом, перед классами или группами, присвоившими себе символический капитал (в терминологии Бурдье), оказывается в ситуации, когда система ценностей может быть каждый раз и для каждой ситуации изменена, когда одни и те же его действия могут быть оценены совершенно по-разному, когда фигура и фон меняются произвольно, а он неимеет возможности не выйти из игры, не обсудить ее правила, ни тем более их изменить.
Иными словами, эта ситуация имеет немало общего с бейтсоновским даблбайндом. Очень многие социальные и политические процессы могли бы быть поняты гораздо лучше, если для их анализа использовать теорию патогенной коммуникации.
В данном случе мы можем увидеть почти беспредельное и неотрефлексированное преобладание командного аспекта коммуникации. В послании "ты - человек экономический, ориентированный прежде всего на удовлетворение своего личного интереса" информационная составляющая не самая главная. Главное здесь - командный аспект коммуникации, мы имеем дело с предписанием. Командная сторона коммуникации - это метакоммуникация, говорящая об определенной организации отношений, о том, что власть в этих отношениях уже распределена, а соответствующие коммуникационные паттерны поддерживают и воспроизводят иерархию (под властью имеется ввиду именно система отношений).
Таким образом, дело здесь, возможно, не в какой-то особой привлекательности мифа о человеке экономическом, а в самой коммуникационной схеме (паттерне). В определенном типе человеческой коммуникации и отношений, которые позволяют "убеждать" человека в чем угодно. Ранее люди верили в Бога, которого никто не видел, теперь верят в "личный интерес".
Выходы из этой ситуации могла бы способствовать депатологизации коммуникации, которая предполагала бы возможность свободно обсуждать не только и даже столько теоретические аспекты, того, что такое человек, но и характер существующих отношений.
При этом хотелось бы отметить, что сложные проблемы могут иметь только сложные решения, поэтому думать, что все можно решить, нпример, лишь оздоровлением человеческой коммуникации, не затрагивая политических, социальных и экономических проблем, было бы настоящей системной ошибкой.
Логика "человека экономического" и системная парадигма
Системная парадигма предполагает понимание социума как целого, как сложноорганизованной системы, в которой все элементы взаимодействуют друг с другом и зависят друг от друга. Общество можно рассматривать также как кибернетическую систему.
Г. Бейтсон считал, что жизнь зависит сложных петель взаимообусловливания («мир, в котором мы живем, - это мир петлевых структур»), в то время как человеческое сознание, в силу своих особенностей, видит только дуги таких петель. Ограниченность (длина) этих дуг определяется нашим «рациональным» целеполаганием.
Сознание, действующее по принципу ad hoc («специально для»; меры, служащие для решения неотложных проблем, без учета более широких обстоятельств) и стремящееся рассекать целое на отдельные и якобы изолированные части ради решения каких-либо узких задач, неизбежно будет разрушать жизнь и вовлекать человека в разные виды глупости. В медицина, особенно современной, можно найти много примеров бесперспективности попыток вылечить какой-либо отдельный симптом или болезнь, исследуя лишь короткий каузальный ряд, на который осуществлялось медикаментозное воздействие. Сейчас становится все более очевидным то, что очень многие заболевания имеют системный аспект.
Важно также понимать, что сознательность всегда частично и выборочна. Содержание сознания сравнимо с надводной частью айсберга. Причем, если говорить о сфере бессознательного, то она содержит не только нечто болезненное и вытесненное (что изучает психоанализ). Многие типы знания просто удобно, хотя бы из соображений экономии, оставить на бессознательном уровне. Наше мышление отчасти автоматическое и самые разные рутинные когнитивные процессы протекают автоматически, интуитивно и неосознанно. Например, социальные психологи описывают схемы (шаблоны сознания) интуитивно руководят нашим восприятием и интерпретацией нашего опыта, стереотипные эмоциональные реакции и пр. Очевидно, что ни для какой системы не существует реального способа обладать тотальной сознательностью. Таким образом, бессознательный уровень психических процессов необходим, но у этого есть обратная сторона – огромная часть наших психических процессов становится малодоступной или даже недоступной. Нам бывает очень непросто исследовать матрицу, из которой возникают сознательные выводы.
Разум, по Грегори Бейтсону, в своей тотальности есть интегрированная сеть. И если содержание сознания являются только выборкой различных частей этой сети, то «тогда представления сознания о целостности собственной картины сети неизбежно являются чудовищным отрицанием интеграции этого целого. Если мы вырезаем сознание, тогда то, что появляется над поверхностью, - это дуги цепей вместо либо полных цепей, либо более полной сети цепей».
Выборочность и частичность сознания должна компенсироваться искусством, философией, сновидениями и т.п.; необходимо стремиться понять сложную природу нашего «закольцованного» мира и системную природу разума. В противном случае узкое рациональное целеполагание легко может становиться патогенным и разрушительным.
«Сознание, не имеющее поддержки, всегда должно тяготеть к ненависти, и не только потому, что уничтожить "того парня" - весьма здравая мысль, но и по более глубоким причинам. Видя только дуги петель, индивидуум постоянно удивляется и неизбежно озлобляется, когда его тупоумные деяния возвращаются к нему как бедствия.
Если вы используете ДДТ для уничтожения насекомых, вы можете настолько преуспеть в уменьшении популяции насекомых, что начнут вымирать насекомоядные. Тогда вам потребуется еще больше ДДТ, чтобы уничтожать тех насекомых, которых больше не съедают птицы. Скорее всего, вы убьете птиц сразу, как только они съедят отравленных насекомых. Если ДДТ убьет и собак, то вам потребуется больше полиции для сдерживания грабителей. Грабители станут хитрее и начнут лучше вооружаться... И так далее» (Грегори Бейтсон).
Но насколько часто системное мышление присутствует в реальности, в различных сферах нашей жизни – от семейных и межличностных отношений, до экономики и политики?
Мышление по принципу ad hoc (антисистемное мышление) игнорирует сложную структуру системы и закономерности ее функционирования. И социально-экономическая сфера, к сожалению, содержит катастрофически много подобных примеров.
Абсурдность асистемной логики легче всего показать на крайних, даже анекдотичных примерах:
"Как помочь малоимущим? Давайте введём налог на бедность. Быть бедным станет невыгодно, и все быстро разбогатеют!".
При асистемном мышлении общество не воспринимается как целое. Общества разделяется на изолированные части, процессы, протекающие в нем, рассекаются на части ради «удобства» анализа. Возникающие проблемы понимаются также как изолированные явления (не системные), а ответственность за них переносится на какую-либо из частей общества. Соответственно выбираются меры воздействия на проблему. При этом системный характер проблем не учитывается, а значит результата достичь не удается.
Экономика также представляется отдельной и самодостаточной сферой. Внешне она выглядит очень рациональной. Вообще, нужно заметить, что в истории человечества первым социальным строем, идеология которого требует рациональности, стал капитализм (ранее общества опирались на мифологические, религиозные и традиционалистские основания). С самого раннего этапа формирования капиталистических отношений стал развиваться и укрепляться концепт о «личном интересе» как главной движущей силы общества и человека, а также концепты «индивидуализма», «пользы», «человека экономического», представление о человека как счетной машине и т.д.
Логика экономических (рыночных) отношений стала распространяться на все остальные сферы жизни, включая человеческие отношения и психику. С другой стороны, сама сфера экономических отношений «очищалась» как от каких-либо моральных норм, так и от религиозных, превращаясь в некий саморегулирующийся и самодостаточный механизм. Необходимо заметить, что эти тенденции подвергались критике со стороны ряда мыслителей еще в эпоху Средневековья, отмечавших и тавтологичность обоснований новой идеологии, и прочие логические ошибки, но они не могли препятствовать этому историческому процессу.
К. Лаваль в своем исследовании подробно показал как формировалась новая идеология.
Общество в новой картине мира предстало как набор изолированных атомов-индивидов, наделенных «личным интересом», который сводился преимущественно к материальной (экономической) выгоде. Личный интерес одновременно является и индивидуальным мотивом к действию, властным механизмом управления («Оставленная индивидууму свобода просчитывать свой собственный интерес является фундаментальным экономическим и социальным принципом на протяжении многих веков, становясь тем самым политическим принципом власти над индивидуумом). Каждый должен просчитывать свой личный интерес и находить точки соприкосновения интересами других.
Личный интерес превратился во всеобъясняющий принцип, в самореферентную концепцию – в любых заявлениях об отсутствии в каких-то вопросах личного интереса, в каждом отказе искать личную выгоду, сторонники новой идеологии усматривали все тот же «скрытый» личный интерес. Надо также заметить, что основные понятия, такие как рациональность, целеполагание, личный интерес, индивид, выгода, польза, количественные показатели полезности – избегали серьезного анализа вплоть до появления других парадигм. Марксизм, теория систем, экологический подход, структурализм и постструктурализм позволили критически проанализировать концепцию человека экономического.
При самом ближайшем рассмотрении, понятие личного интереса создает основание для предпосылки «меня интересую я сам, мои интересы, моя корпорация, моя социальная группа, мой класс», что делает совершенно необязательным понимание «закольцованности» нашего мира. Да, в теории говориться о необходимости учитывать интересы других, но практике часто бывает по-разному. В самой основании концепции личного интереса лежит представление (фантазия?) о том, что весь окружающий мир должен служить его удовлетворению (К. Лаваль). Помимо того, что экономическая мотивация всеми правдами и неправдами пыталась подменить собой все другие мотивы, другой серьезной проблемой является то, что сияние Личного Интереса затмевает вопрос о взаимоотношениях (один из главных аспектов системной парадигмы - это переход от объектов к отношениям).
Одним из критериев рациональности является соответствие действия цели, но часто забывается вопрос о рациональности самой цели, как и генезис всех целей и интересов, уже не говоря о последствиях (в силу закольцованности мира). Такие «рациональные» цели, как «благополучие», «развитие» и т.п., оказываются тождественными оптимизации экономических процессов и достижению экономического максимума. В настоящих условиях «рациональность прямо или косвенно сводится к «экономической» рациональности, последняя же определяется как чисто количественный способ установления максимизации/минимизации – максимизации «продукта» при минимизации «затрат». Что же до решения о том, каким должен быть «продукт» и как таковой надлежит оценивать, его, очевидно, должен принимать правящий режим одновременно с решением вопроса о выборе «средств» и об их количественной стороне» (К. Касториадис).
Системное мышление предполагает смещение от частей к целому, от объектов к взаимоотношениям, от содержания к паттернам. Применительно к человеческому сообществу системная парадигма предполагает глубокое понимание всей сложности и множественности взаимоотношений между своими членами. Заботиться о сообществе — значит заботиться об этих взаимоотношениях.
«Раньше мы считали единицами выживания иерархию таксономических единиц: индивидуум, семейная линия, подвид, вид и т.д. Теперь мы видим другую иерархию единиц: ген-в-организме, организм-в-среде, экосистема и т.д. Экология в самом широком смысле изучает взаимодействие и выживание идей и программ (т.е. различий, комплексов различий и т.д.) в контурах.
Начиная с эпистемологической ошибки выбора неправильной единицы, вы заканчиваете тезисом: "Человек против природы". Фактически вы заканчиваете отравленной бухтой Канеохе, озером Эри, превращенным в скользкую зеленую жижу, и призывом "Сделаем атомную бомбу побольше и перебьем соседей!" Существует экология дурных идей, как есть экология сорняков. Характеристика системности такова, что базовая ошибка воспроизводит себя. Она, как паразит, прорастает сквозь ткани жизни своими корнями и все приводит в хаос. Когда вы сужаете свою эпистемологию и действуете на основании предпосылки "меня интересую я сам, моя организация и мой вид", вы обрубаете рассмотрение других петель петлевой структуры. Вы решаете, что хотите избавиться от отходов человеческой жизнедеятельности и озеро Эри будет для этого подходящим местом. Вы забываете, что экоментальная система, называемая озеро Эри, - это часть вашей более широкой экоментальной системы, и если озеро Эри свести с ума, то его сумасшествие инкорпорируется в большую систему вашего мышления и опыта». Грегори Бейтсон.
Таким образом, концепт "человека экономического", движимого своим личным интересом, является совершенно несистемным. Или даже антисистемным.
Корнелиус Касториадис также был одним из ярких критиков экономической науки, раскрывающих ее крайнюю идеологизированность и фиктивность.
Ложной является уже сама идея отдельности сферы экономики от других сфер, делающая возможной обращение с данной сферой как с самостоятельной. "На деле же экономический аспект, как и все вообще аспекты жиз- ни социума, не является ни чем-то отдельным, ни чем-то неразли- чимо слитым с прочими – ясно, что само представление о сферах, аспектах используется в чисто метафорическом смысле." Если же попытаться все-таки выделить экономическую сферу, а ее агентов помыслить как независимые сущности, то очень быстро станет понятно, что выделить чисто "экономическую" сторону (мотив) просто невозможно, так как любая деятельность в этой сфере постоянно самыми многообразными способами перекрещивается с другими индивидами, условиями, факторами. Приписывание деятельности какой-либо фирмы определенного экономического результата носит чисто условный, произвольный характер.
что касается постулата о "экономическом человеке", ведущего себя "как компьютер, ежеминутно максимизирующий/минимизирующий результаты собственных действий" и полностю просчитываемого, то, по мнению Касториадиса, "этой картиной легко рассмешить любого, достаточно только с предельной ясностью пред- ставить себе последствия подобной фикции: например, что такой человек каждое утро, перед тем как встать с постели, бессозна- тельно перебирает в уме миллиарды возможностей, дабы сделать предстоящий день максимально приятным и минимально неприятным; он сравнивает различные комбинации, так что, спуская ноги с кровати, он уже готов к действию; мало того, он готов пересмотреть результаты сделанных выводов в свете новой поступающей информации. Подобно тому, как тот общий взгляд на капиталистическую систему, которого придерживаются его апологеты, видимо, ничего не знает о ее истории, этнологии и социологии, данный постулат также желает игнорировать психологический, психоаналитический и социологический аспект функционирования групп и организаций. Никто не ограничивает свою деятельность непрестанной максимизацией «пользы», прибылей или минимизацией «вреда», затрат, и никто не захочет так жить. Ни один потребитель не знает и не может знать всей механики рынка, всех достоинств и недостатков товаров. Никто не руководствуется исключительно соображениями пользы или личной «оптимальности по Парето». Каждому приходится делать свой выбор в конкретной наличной среде; на всех влияет реклама и общественное мнение; вкусы каждого отражают массу социальных влияний, с экономической точки зрения более или менее случайных. Это в равной мере касается и решений, принимаемых организациями. Мало того, что управля- ющая бизнесом бюрократия располагает неполной информацией о предмете и по большей части руководствуется ложными критериями; сами ее решения не являются выводами, основанными на «рациональной» процедуре; она принимает их в соответствии с исходом борьбы клик и кланов, каждый из которых ведом рядом мотиваций, помимо максимизации ее прибылей – мотива, часто не являющегося самым важным."
Временный триумф мифа о "человеке экономического" является результатом победы капиталистического воображаемого.
Свою линию критики Касториадис строил на основе разработанной им же концепции воображаемых установлений. Строительство обществом своего собственного мира – это, по сути, создание социальных воображаемых означиваний, которые организуют природный мир и устанавливают способы социального производства индивидуумов.
Общества, по Касториадису, могут быть гетеронымными и автономными. Автономное обществ - это пока лишь проект, все существовавшие и существующие общества по большей части гетерономны. Каждое общество создает свои "воображаемые образования" (установления) - институты, законы, традиции, верования, но только автономное обществопозволяет своим членам осознавать сам факт создания воображаемого. Гетерономия является прямым следствием сокрытия устанавливающего социального воображаемого за установленной формой общества, когда общество не узнает в «воображенных» институтах свои собственные продукты, практически воспринимает их как некую прочную реальность и приписывает их каким-то "авторитетам" - Богу, Традиции, Предкам, Историческим законам и т.п.
Касториадис противопоставляет капиталистическое воображаемое и творческое воображаемое.
Капиталистическому воображаемому он приписывает повторение пыстых форм и мертвых схем прошлого, конформизм, апатию и псевдогосподство псевдорационального.
Одержимость современного общества идеей рациональности, которой пронизан и концепт человека экономического, обнаруживает, как это ни парадоксально, высокую степннь подчиненности воображаемому.
"Псевдорациональность современного мира — одна из исторических форм воображаемого. Она произвольна в своих конечных целях, поскольку последние не основываются на разумных основаниях. Ее произвольность становится очевидной, когда она полагает саму себя в качестве цели, стремясь лишь к пустой и «формальной» рационализации. В данных аспектах своего существования современный мир является жертвой систематического бреда."
Экономика является одновременно и выражением рациональности капитализма, но в тоже время она "самым шокирующим образом изобличает (и прежде всего потому, что претендует на абсолютную и исчерпывающую рациональность) господство воображения на всех ее уровнях."
"Так называемая рациональная организация обнаруживает все характеристики систематического бреда, о чем знают и говорят уже долгое время, но никто не принимал этого всерьез, кроме таких «несерьезных» людей, как поэты и романисты. Подмена рабочего, служащего, всех используемых на производстве кадров совокупностью произвольно выбранных отдельных черт в зависимости от произвольно возникшей системы целей и по отношению к столь же произвольной псевдоконцептуализации, а также соответствующее манипулирование ими на практике отражают господство воображаемого, которое — какой бы ни была его «эффективность» в системе — ничем не отличается от вообра- жаемого в самых «чуждых» современности по своей природе архаичных обществах. Уподобление человека вещи или чисто механической системе не в меньшей, а в большей степени принадлежит сфере воображаемого, чем желание видеть в нем сову, поскольку реальное сходство человека с совой несравненно большее, чем его сходство с машиной. Ни одно из примитивных обществ никогда не заходило так далеко в применении последствий уподобления человека другой вещи, как это случилось в современной индустрии с ее приверженностью метафоре человека-автомата. Примитивные общества всегда сохраняли определенную амбивалентность в этих уподоблениях, но современное общество принимает их в своей практике самым дикарским образом, принимает в буквальном смысле. Нет никакой существенной разницы — в том, что касается типа ментальных операций и даже глубинных психических установок, — с одной стороны, между инженером-тейлористом или промышленным психологом, отделяющими одно действие от другого, измеряющими их коэффициенты, разлагающими личность на ее составляющие, от начала и до конца вымышленные, «факторы» и вновь собирающими ее во вторичный объект; и, с другой, фетишистом, возбуждающимся при виде ботинка на высоком каблуке или требующим от женщины, чтобы она изображала люстру. В обоих случаях мы видим в действии один и тот же тип воображения, отождествляющего субъект и объект. Разница заключается только в том, что фетишист живет в своем частном мирке, и воздействие фантомов его сознания не идет дальше партнера, готового им подчиняться."
Касториадис также высказывался о необходимости создании «экономического психоанализа», который вскрывал бы тщательно охраняемый и мистифицируемый социально-экономический порядок, основанный на эксплуатации, иллюзиях и обмане. Но в своем проекте по преобразованию общества Касториадис отводил психоанализу очень скромную роль, так как не психоанализ поможет нам избавиться от власти денег, классовых проблем, экономической зависимости и непомерной власти государства. Психоанализ, разумеется, не может превращать невротиков в революционеров, но он может помочь им преодолеть торможения, сделать их более мысля-щими, более активными».
Homo economicus, так, как он понимается в ортодоксальной экономике (в явном или неявном виде) есть некий антропологический монстр. Этот практик с головой теоретика воплощает образцовую форму scholastic fallacy, интеллектуалистскую или интеллектоцентристскую ошибку, очень распространенную в социальных науках (особенно в лингвистике и антропологии), в силу которой ученый помещает в голову изучаемого агента (менеджера или хозяйства, предпринимателя или предприятия) теоретические доводы и конструкции, которые он должен был разработать для понимания его практик.
